А секс-то был, и мальчик - тоже
Тут уже не раз говорилось о важности контекста. Это ж у меня одна из любимых тем, и она опять зудит (по итогам последнего общения в жж и к вопросу о страхе быть непонятым).
«В СССР секса нет» - это, как известно, реплика участницы телемоста Ленинград – Бостон, состоявшегося в 1986 году. Ставшая фольклором и одним из символов застойного «совка». И без контекста она действительно выглядит нелепо, страшно, глупо, смешно (нужное подчеркнуть).
На самом деле было так. Из Бостона спросили: «У нас в стране тоже есть проблема секса у подростков (бггг, между прочим). У нас в телерекламе всё крутится вокруг секса. Есть ли у вас такая телереклама?». И ответ: «Ну, секса у нас нет. Мы категорически против этого. То есть секс у нас есть, но нет рекламы».
А этот пример приводил в своих лекциях Веллер. (Оставим сейчас в покое личное отношение к этому писателю и человеку, это просто хороший пример.) Фраза «Когда я слышу слово «культура», мой палец тянется к спуску моего браунинга» стала одним из символов Третьего Рейха и того, что нацисты ненавидели и уничтожали культуру. Эта фраза – цитата из пьесы молодого немецкого драматурга Бальдура фон Шираха о Германии 1920-х годов. Фон Ширах стал потом предводителем гитлерюгенда, и его судили на Нюрнбергском процессе, но это было после, после. А пока он – молодой драматург из хорошей семьи. И он пишет патриотическую пьесу о своей стране: голод, нищета, инфляция, безработица, Германия на коленях и т.д.
И в пьесе есть вставка – отдельная новелла. О том, как под Рождество люди съезжаются в театр на спектакль. Они выходят из автомобилей, женщины кутаются в меха, с неба тихо падает снег. Они говорят о том, что страна не погибла окончательно, раз вот жива ее культура, и мы идем на новую интересную постановку. Значит, не всё потеряно, остались ещё человеческие ценности, и жизнь продолжается.
У входа в театр сидит мальчик-подросток (тогда было много сирот; у него отец погиб на войне) и - нет, не просит милостыню (это оскорбило бы его достоинство), а продаёт спички. У него нет теплой одежды, ему холодно. И он вряд ли сыт. Но люди его как будто не замечают. (Помните невозможно грустную сказку Андерсена «Девочка со спичками»?)
Потом они выходят после спектакля и опять говорят, что не всё потеряно, раз жива культура.
А мальчик замёрз, и его даже снегом припорошило.
«Вот после этого, - пишет фон Ширах, - когда я слышу слово «культура», мой палец тянется к спуску моего браунинга».
«В СССР секса нет» - это, как известно, реплика участницы телемоста Ленинград – Бостон, состоявшегося в 1986 году. Ставшая фольклором и одним из символов застойного «совка». И без контекста она действительно выглядит нелепо, страшно, глупо, смешно (нужное подчеркнуть).
На самом деле было так. Из Бостона спросили: «У нас в стране тоже есть проблема секса у подростков (бггг, между прочим). У нас в телерекламе всё крутится вокруг секса. Есть ли у вас такая телереклама?». И ответ: «Ну, секса у нас нет. Мы категорически против этого. То есть секс у нас есть, но нет рекламы».
А этот пример приводил в своих лекциях Веллер. (Оставим сейчас в покое личное отношение к этому писателю и человеку, это просто хороший пример.) Фраза «Когда я слышу слово «культура», мой палец тянется к спуску моего браунинга» стала одним из символов Третьего Рейха и того, что нацисты ненавидели и уничтожали культуру. Эта фраза – цитата из пьесы молодого немецкого драматурга Бальдура фон Шираха о Германии 1920-х годов. Фон Ширах стал потом предводителем гитлерюгенда, и его судили на Нюрнбергском процессе, но это было после, после. А пока он – молодой драматург из хорошей семьи. И он пишет патриотическую пьесу о своей стране: голод, нищета, инфляция, безработица, Германия на коленях и т.д.
И в пьесе есть вставка – отдельная новелла. О том, как под Рождество люди съезжаются в театр на спектакль. Они выходят из автомобилей, женщины кутаются в меха, с неба тихо падает снег. Они говорят о том, что страна не погибла окончательно, раз вот жива ее культура, и мы идем на новую интересную постановку. Значит, не всё потеряно, остались ещё человеческие ценности, и жизнь продолжается.
У входа в театр сидит мальчик-подросток (тогда было много сирот; у него отец погиб на войне) и - нет, не просит милостыню (это оскорбило бы его достоинство), а продаёт спички. У него нет теплой одежды, ему холодно. И он вряд ли сыт. Но люди его как будто не замечают. (Помните невозможно грустную сказку Андерсена «Девочка со спичками»?)
Потом они выходят после спектакля и опять говорят, что не всё потеряно, раз жива культура.
А мальчик замёрз, и его даже снегом припорошило.
«Вот после этого, - пишет фон Ширах, - когда я слышу слово «культура», мой палец тянется к спуску моего браунинга».
